Главная / Публикации / Е.В. Падучева. «Тема языковой коммуникации в сказках Льюиса Кэрролла»

Е.В. Падучева. «Тема языковой коммуникации в сказках Льюиса Кэрролла»

Впервые опубликовано в: СиИ, № 18, 1982 г., с. 76—119.

§ 1. НОНСЕНС И ПРОБЛЕМА КОММУНИКАТИВНОЙ НЕУДАЧИ

Общепризнанным фактом является то, что в сказках Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» объектом отдельного внимания оказывается сам по себе язык, который фигурирует в них на правах своего рода «персонажа»¹. Языку и языковым экспериментам Кэрролла посвящена обширная литература (см. книгу Р. Сазерленда [2] и приведенную в ней библиографию). Известно, однако, что представители разных областей науки и ученые разных поколений находили в сказках Кэрролла намеки и ассоциации, поражающие своей проницательностью и актуальностью именно для данной науки и в данное время. В настоящей работе сказки Кэрролла рассматриваются как источник полезных и убедительных иллюстраций к положениям недавно возникшего направления исследований в лингвистике и философской логике — теории речевых актов.

Р. Сазерленд [2] выделяет три сферы лингвистических интересов Льюиса Кэрролла: (1) язык как игра; (2) природа значения и функционирование речевого знака; (3) процесс коммуникации — в первую очередь, те аспекты структуры языка, которые могут служить препятствием для коммуникации. Нас будет интересовать только последняя из указанных проблем.

Интерес Кэрролла к проблеме языковой коммуникации несомненен. Он проявляется, в частности, в том, с какой поразительной настойчивостью повторяются у Кэрролла эпизоды, регистрирующие тот или иной вид коммуникативной неудачи, — например, сцены, когда разговор, вместо того, чтобы продолжать свою начальную тему, переходит на метауровень, и предметом обсуждения становится язык или правила речевого акта (о роли мета-языковых операций в общении см. Р. Якобсон [3]).

Наиболее удобным поприщем для экспериментирования с нормами ведения диалога является, конечно, драма. Неоднократно отмечалось, однако, особая сценичность сказок Кэрролла [2, с. 229; 4, с. 307]: обе они, в особенности вторая, представляют собой последовательность сцен, в которых главную роль играет диалог участников. Как пишет Р. Сазерленд, в сказках Кэрролла «индивидуальные диалоги образуют цепь самозаконченных эпизодов, сжатая форма которых позволяет читателю изучать каждую коммуникативную попытку в отдельности, без отвлечений на посторонние темы» [2, с. 227]. Даже размышления Алисы — это, фактически, ее разговоры с самой собой, и в них встречаются самые разнообразные речевые акты. Так, уже самая первая, широко известная «мысль» Алисы (— А что толку в книжке, — подумала Алиса, — если в ней нет ни картинок, ни разговоров?²) является по форме вопросительным предложением. Размышления Алисы часто содержат обращения к некоему абстрактному собеседнику (так, в главе «Зазеркальные насекомые», когда Алиса не может понять, что за звери вьются над цветами, словно пчелиный рой, она «думает»: They can't be bees — nobody ever saw bees a mile off, you know), т. е. являются даже не монологом, а как бы частью диалога.

Драматизированность в сочетании с нонсенсом делает естественным сопоставление сказок Кэрролла с театром абсурда. Однако при всех многочисленных схождениях нонсенса и абсурда (в обоих случаях язык выдвигается в центр внимания: так, Р. Коу [6] пишет об Ионеско, что «Ионеско поднял язык из статуса вспомогательного средства до уровня объекта самого по себе»; в обоих случаях коммуникация оказывается одной из ведущих тем — см. об этом, например, в книге М. Эсслина [7] или в статье И.И. Ревзина и О.Г. Ревзиной [8]; в обоих случаях тема дефектной коммуникации связана с проблематикой тождества героя самому себе — см. Ф. Хоффман [9] о проблеме самотождества у Беккетта; О. Хагберг [10] о самотождестве и дефектной коммуникации как главных мотивах у Беккетта и Пинтера) — имеется и существенное различие, состоящее в том, что у Кэрролла дефектная коммуникация имеет фоном абсолютную психологическую нормальность — быть может, даже нормативность — поведения героев (по крайней мере, главного героя — Алисы). Тем самым у героев Кэрролла источники коммуникативных затруднений обычно чисто языковые, так что собственно лингвистические аспекты коммуникации предстают в более чистом виде.

* * *

Задача, которую мы ставим, состоит не в том, чтобы восстановить по сказкам Кэрролла его лингвистические взгляды — скорее всего, они были довольно формалистичны и слишком логистичны. Не исключено, что Р. Сазерленд прав, допуская, что свои превосходные каламбуры и сцены прерванной коммуникации Кэрролла предназначал для того, чтобы «показать своим молодым читателям, какие ловушки таит в себе язык при небрежном обращении» [2, с. 228], т. е. «предостеречь их против небрежности языковых привычек» [2, с. 227], а эта мораль не представляет большого лингвистического интереса, поскольку речь идет о небрежности, которая составляет самое природу человеческого общения и которой вовсе не обязательно избегать. К счастью, как сказал сам Кэрролл, отказываясь комментировать смысл своего нонсенса, «слова... означают больше того, что мы имеем в виду, когда ими пользуемся, а потому целая книга означает, вероятно, гораздо больше того, что имел в виду писатель...» (цитируется по [11]).

Ниже, в § 2, излагаются основные положения теории речевых актов, а содержание § 3 составляют иллюстрации этих положений на примерах из сказок Кэрролла.

§ 2. ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ

Теория речевых актов связана, в первую очередь, с именем философа Оксфордской школы Дж. Остина [12], который впервые привлек внимание к тому, что произнесение высказывания часто представляет собой не просто сообщение информации, а совершение какого-то действия, причем для некоторых высказываний это действие, которое в силу самой своей сути, имеет вполне определенные последствия для говорящего и слушающего — например, накладывает на них какое-то обязательство. К числу наиболее очевидным образом перформативных высказываний относятся клятвы, обещания, извинения, приглашения и т. д. (например: Обещаю тебе свою помощь). Перформативные высказывания (обычно в 1-м лице наст. времени) — это высказывания, обладающий тем свойством, что произнесение высказывания равносильно выполнению (а не просто описанию, как обычно) обозначаемого им действия.

Существенным с логической точки зрения свойством перформативных высказываний является то, что они не имеют истинностного значения. В связи с этим они не имеют и естественного отрицания. Так, "⌉_€(Он обещал тебе свою помощь)" = "Он не обещал тебе своей помощи"; но "⌉(Обещаю тебе свою помощь)" =?.

Теория речевых актов³ рассматривает речевое общение как одну из разновидностей целенаправленного поведения, подчиняющегося определенным правилам. Во всяком высказывании (т. е. в речевом акте высказывания) различается три аспекта; иначе говоря, в нем различается по крайней мере три разных акта, осуществляемых говорящим: а) акт собственно высказывания (т. е. сам акт произнесения предложения); б) пропозициональный акт (включающий акт референции, т. е. привлечения в зону рассмотрения определенных объектов, и акт предикации, т. е. приписывания свойств этим объектам); в) иллокутивный акт (например, выражение утверждения, надежды, обещания, просьбы, благодарности, отказа; давание приказа, совета; задавание вопроса — т. е. реализация коммуникативного намерения говорящего). Высказывание может быть предназначено для того или иного воздействия на слушателя, т. е. может иметь также перлокутивный аспект. Содержание иллокутивного акта может быть вербально эксплицировано, т. е. иллокутивному акту соответствует определенный перформативный глагол (например, можно сказать Я предупреждаю тебя, что..., и этим совершить акт предупреждения). Между тем, для перлокутивного акта нет соответствующего перформативного глагола (например, высказывания Я убеждаю тебя, что... или Я угрожаю тебе..., если они вообще осмысленны, не будут актами, соответственно, убеждения и угрозы).

Каждое высказывание относится к тому или иному типу в соответствии с его иллокутивной силой, т. е. в соответствии с входящим в его состав иллокутивным актом. Каждый тип иллокутивного акта характеризуется условиями, выполнение которых необходимо для успешного осуществления иллокутивного акта данного типа. Эти условия определенным образом ранжированы: различаются предварительные условия; условия искренности и просто существенные условия. Кроме того, каждому типу иллокутивного акта соответствуют определенные ограничения, наложенные на структуру предикации (т. е. на значение предложения), — естественно, что не каждое предложение может быть использовано в каждом данном типе иллокутивного акта. Так, в иллокутивном акте побуждения (приказа, просьбы) содержанием предикации Р является будущее действие Д, осуществляемое слушающим С; в акте обещания (и любом другом акте обязательства) содержанием предикации является будущее действие Д говорящего Г; в акте вопроса предикация может быть не суждением (суждение — то, что является истинным или ложным), а пропозициональной функцией, т. е. содержать переменные. В таблице ниже приведены условия успешного осуществления актов побуждения, обязательства и вопроса.

В некоторых случаях невыполнение того или иного условия данного иллокутивного акта свидетельствует о том, что перед нами другой, смежный иллокутивный акт. Так, вопрос с невыполненным предварительным условием "Г не знает ответа" — это так называемый экзаменационный вопрос.

Практически условия могут ослабляться. Так, предварительным условием акта побуждения может быть не "С в состоянии совершить Д", а "Г считает, что С в состоянии совершить Д" или даже "Г не считает, что С не в состоянии совершить Д".

Особенности утверждения как речевого акта (в отличие от суждения, которое лежит в основе утверждения, равно как и других речевых актов) рассматриваются в работе Р. Столнейкера [15]. Утверждение — это речевой акт, назначение которого состоит в расширении информационного фонда, единого для говорящего и слушающего (common informational background), — общего фонда их знаний о мире, см. ниже. Для утверждения также имеются свои условия успешности. В частности, суждение, лежащее в основе утверждения, не должно совпадать с суждениями, ранее принятыми в качестве презумпций; с другой стороны, оно не должно вступать в противоречие с имеющимися презумпциями. Предикация (Р) в составе акта утверждения — это всегда суждение. Условие искренности утверждения — "Г считает, что Р истинно"

Условия успешности речевых актов

	Предварительное и существенное условие	Условие искренности	Назначение
Акт побуждения	1. С в состоянии совершить Д. 2. Ни для Г, ни для С не очевидно, что С, при нормальном ходе событий, сам по себе совершит Д.	Г хочет, чтобы С совершил д.	Данный акт рассматривается как попытка Г добиться того, чтобы С совершил Д.
Акт обязательства	Г в состоянии совершить Д.	Г собирается совершить Д.	Данный акт рассматривается как обязательство со стороны Г совершить Д.
Акт вопроса	1. Г не знает ответа. 2. С знает ответ. 3. Ни для Г, ни для С не очевидно, что С сам сообщит нужную информацию, не будучи спрошен.	Г хочет иметь информацию.	Данный акт рассматривается как попытка Г получить информацию от С.

Разумеется, утверждение включается в общий фонд знаний только при условии, что оно не было тут же опровергнуто слушателем, взято назад говорящим и т. д. (см. об этом [16]).

Правильное понимание иллокутивной силы высказывания иногда почти неуловимым образом определяется ситуацией. Ср. следующий диалог. Ребенок звонит на работу матери:

— Позовите, пожалуйста, Надежду Митрофановну!

— Она вышла, позвоните попозже.

— Ладно!

Ребенок ответил на высказывание Позвоните попозже!, приняв его за просьбу, в то время как ситуация требовала понять его как совет и ответить не Ладно!, а Спасибо!

Особыми аксиомами регулируется речевой акт референции. Это аксиома существования: то, что обозначено референтным выражением, должно существовать, — и аксиома идентификации: если говорящий упоминает какой-то объект (называя его референтным выражением), он должен быть в состоянии идентифицировать этот объект для слушателя⁴.

О референции как отдельном компоненте содержания акта высказывания очень точно говорит Э. Бенвенист в статье [17], где он рассматривает соотношение между языком и речью: только «в акте высказывания язык оказывается употребленным для выражения того или иного соотношения с действительностью»; референция возможна только после «аппроприации» языка говорящим⁵.

В описание речевого акта входит также указание естественных комбинаций речевых актов друг с другом. Так, реакцией на акт побуждения (экзерситив) может быть принятие предложения (комиссив), отклонение его, контрпредложение или обсуждение условий; естественной реакцией на вопрос является ответ, и т. д. Как говорит Бенвенист [17], вопрос — это такая разновидность высказывания, которая, по определению, имеет целью вызвать реакцию, тоже являющуюся высказыванием.

Существенным вкладом в теорию речевых актов являются предложенные Г.П. Грайсом [20] коммуникативные постулаты, или максимы дискурса (conversational maxima). Это своего рода предписания говорящему, вытекающие из некоторого общего Принципа кооперации, состоящего в том, что участники речевой коммуникации в нормальных условиях имеют общей целью достижение взаимопонимания. Каждому постулату, если исходить из того, что все постулаты соблюдаются, соответствует правило, позволяющее выводить из прямого смысла высказывания то, что называется импликатурами дискурса (conversational implicatures) — компоненты содержания высказывания, не входящие в собственно смысл предложения и в то же время передаваемые с достаточной надежностью от говорящего к слушающему. Те же самые постулаты, если встать на точку зрения говорящего, а не слушающего, и установку на порождение, а не на восприятие, можно представить как правила, позволяющие говорящему построить высказывание таким образом, чтобы адекватно воплотить свое языковое намерение, не выражая эксплицитно того, что не требует эксплицитного выражения, а будет понятно в силу Принципа кооперации.

Коммуникативные постулаты Грайса делятся на четыре группы: 1) постулаты информативности («Твое высказывание должно быть достаточно информативным»; «Оно не должно содержать лишней информации»); 2) постулаты истинности («Говори правду» или, по крайней мере, «Не говори того, что ты считаешь ложным»; «Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований»)⁶; 3) постулат релевантности («Будь релевантен», т. е. «Говори то, что в данный момент имеет отношение к делу»)⁷; 4) постулаты ясности выражения («Избегай неясных выражений»; «Избегай неоднозначности»; «Будь краток»; «Будь упорядочен»).

Коммуникативные постулаты никак не связаны с конвенциональными свойствами конкретных языков: они вытекают только из общих требований успешности коммуникации. Действительно, соответствующие ограничения естественно наложить на себя любым участникам какой-то совместной деятельности.

Наглядной иллюстрацией того, что коммуникативные постулаты действительно участвуют в понимании речи, служат контексты, где говорящий сознательно эксплуатирует некоторый коммуникативный постулат, т. е. использует его для передачи информации в завуалированной форме, не выражая того или иного своего намерения эксплицитно, а заставляя слушающего вывести соответствующий компонент содержания высказывания в качестве импликатуры дискурса. Многие приемы такого рода носят устойчивый характер, т. е. закрепились в качестве фигур речи. Примеры.

1) В тавтологических высказываниях типа Закон есть закон нарушение постулата информативности — прямой их смысл тавтологичен — заставляет слушающего считать, что их подлинный смысл — в импликациях, входящих в смысл слов; так, для слова закон это будет "Закон надо выполнять".

2) Ирония, метафора, литота (мейозис), гипербола — все это приемы для порождения ситуации, когда очевидная ложность прямого смысла высказывания, т. е. нарушение постулата истинности, заставляет слушающего искать в высказывании скрытый смысл.

3) В диалоге, где ответ лица В на реплику А очевидным образом нарушает постулат релевантности, может возникнуть импликатура "А сделал бестактное заявление".

4) Каламбур — это прием, в котором говорящий эксплуатирует постулат ясности «Будь однозначен», намеренно порождая неоднозначное высказывание. Высказывание, допускающее два или несколько осмыслений, которые все «имеются в виду» (в особенности осмыслений, далеких между собой), следует признать семантически аномальным: назначение такого высказывания состоит не в том, чтобы выразить какой-либо из его смыслов, а в том, чтобы обратить внимание слушающего на игру смыслов друг с другом.

Значение теории речевых актов для лингвистики состоит, в частности, в том, что она показывает, как можно «разгрузить» семантическое описание предложения, удалив из него некоторые компоненты общекоммуникативного происхождения. Не все, что слушатель извлекает для себя в том или ином высказывании в контексте речевого акта, входит собственно в смысл предложения, т. е. в смысл какого-то слова или конструкции: некоторые компоненты содержания не заложены в смысле, а восстанавливаются слушателем, притом достаточно однозначно, исходя из контекста и общих постулатов языкового взаимодействия, вытекающих из принципа кооперации.

Как может выглядеть эта разгрузка семантического описания, удобно показать на примере союза или [22]. Еще А. Тарский [23, с. 52] отмечал, сравнивая союз или в естественном языке с логической связкой ∨ (дизъюнкцией) в логике высказываний, что или, в отличие от логической дизъюнкции, означает не только то, что одна из возможностей имеет место, но и то, что говорящий не знает, какая именно. Однако этот компонент смысла легко выводится из коммуникативных постулатов. В самом деле, если бы говорящий знал, какая из альтернатив реализуется в действительности, он бы так и сказал: этим он придал бы своему высказыванию большую информативность ценой меньших языковых усилий. Следовательно, если исходить из искренности намерений говорящего, остается допустить, что он просто этого не знает. Таким образом, компонент "незнание" можно исключить из собственно смысла союза или.

Удачное применение получили коммуникативные постулаты Грайса при анализе так называемых косвенных речевых актов, произведенном Дж. Серлем [24]. Возьмем, например, предложение Can you pass the salt? "Вы не могли бы передать мне соль?". В своем буквальном значении оно выражает общий вопрос, т. е. требует реакции в виде ответа Да/Нет, но практически употребляется в значении просьбы (хотя может, конечно, употребляться и в буквальном значении), т. е. имеет косвенную иллокутивную силу, отличную от прямой, которая предусмотрена буквальным смыслом предложения. Предположение о неоднозначности явно противоречит интуиции. Между тем, возможность употребления этой фразы в значении просьбы, т. е. с косвенной иллокутивной силой, может быть «вычислена», или «выведена», из прямого смысла предложения с помощью коммуникативных постулатов. В этом вычислении, помимо постулатов, используется также то, что можно назвать вещественными предпосылками коммуникации. К таким предпосылкам относятся:

I. Наличие у Г и С общего фонда знаний о мире (= долговременной памяти).

II. Наличие у Г и С общей оперативной памяти, касающейся данного диалога.

III. Наличие у Г и С общего «поля зрения».

Разумеется, к вещественным предпосылкам коммуникации относится и наличие у Г и С общего языка, со свойственными ему ограничениями всех уровней. Для нашего примера вывод будет иметь следующий вид.

Шаг 1. Человек Y спросил меня, могу ли я передать соль (сведение из оперативной памяти относительно данного диалога).

Шаг 2. Я предполагаю, что высказывание удовлетворяет постулату релевантности (постулат коммуникации).

Шаг 3. Едва ли моя способность передать соль представляет интерес сама по себе (сведение из общего фонда знаний о мире).

Шаг 4. Более того, Y, скорее всего, видит сам, что ответ утвердительный (сведение из общего поля зрения).

Шаг 5. Следовательно, его высказывание, скорее всего, не вопрос, а имеет другую иллокутивную силу (вывод из предшествующих шагов).

Шаг 6. Возможность С совершить действие является предварительным условием всякого акта побуждения (теория речевых актов).

Шаг 7. Следовательно, вопрос Y таков, что утвердительный ответ на него влечет выполнение предварительного условия для просьбы передать соль (вывод из шага 6).

Шаг 8. Мы обедаем, а за столом естественно передавать друг другу соль (сведение из общего фонда знаний о мире).

Шаг 9. Следовательно, при отсутствии других возможных гипотез относительно иллокутивной силы высказывания Y можно заключить, что Y, вероятно, просит меня передать ему соль (вывод из шага 5 и шага 8).

Рассуждения такого рода полезны тем, что позволяют объяснить реальное функционирование высказываний без «всеобъясняющей» и, тем самым, плоской гипотезы об их неоднозначности. Другие примеры косвенного выражения просьбы имеются в изобилии ([24]); ср.: Я бы хотел, чтобы ты ушел; Будет хорошо, если ты уйдешь; Уйдешь ты, наконец? Не хочешь ли ты уйти? Ты должен уйти; Почему бы тебе не уйти? Долго ты еще будешь здесь стоять? Что ты скажешь, если я попрошу тебя уйти? и т. д.

Импликатуры дискурса имеют сильную тенденцию к конвенционализации: фразы типа Can you pass the salt? находятся на пути к тому, чтобы стать конвенциональным выражением просьбы. Однако, как справедливо считает Дж. Морган [25], поддерживающий Дж. Серля, это все-таки конвенции употреблени я, которые не являются конвенциями языка, т. е. в полном смысле слова языковыми значениями⁸.

Г.П. Грайс [20] выделяет, помимо импликатур дискурса, конвенциональные импликатуры, т. е. импликатуры, связанные конвенциональным образом, в силу устройства данного языка, с тем или словом или синтаксической конструкцией. Однако конвенциональная импликатура — это, по-видимому, всего лишь новый термин для обозначения того круга явлений, который уже был ранее очерчен, впрочем, не вполне четко, термином презумпция (или пресуппозиция).

Выявление постулатов дискурса должно способствовать уточнению понятия презумпции, см. посвященные этой проблеме работы Л. Карттунена — С. Петерса [26, 27] и Р.М. Харниша [28]. Так, аномальность предложения Я не знаю, что он уехал — при нормальном Я знаю, Я не знал, Она не знает и т. д. [29, с. 24; 30, с. 100] — связана не с ложностью презумпций, а определяется одним из коммуникативных постулатов, состоящим в том, что говорящий знает то, что говорит.

§ 3. Основные источники коммуникативных неудач

1. Нарушение вещественных предпосылок коммуникации

1. Синтаксическая и семантическая неправильность предложения. Важный источник неудачи коммуникативного акта, обыгрываемый Кэрроллом, — нарушение синтаксической или семантической правильности предложения, т. е. нарушение языкового кода (составляющее одну из вещественных предпосылок языковой коммуникации, см. § 2). Сначала о бессмысленности предложения, обусловленной его синтаксической неправильностью. Синтаксически неправильная фраза из диалога Алисы с Герцогиней в главе «Повесть черепахи Квази» интересна тем, что она замаскирована в тексте таким образом, чтобы читатель воспринял ее как всего лишь громоздкую — на это наталкивает и предупреждение Герцогини (Я сформулирую это проще), и реакция Алисы (Мне кажется, я бы лучше поняла, — учтиво проговорила Алиса, если б я могла это записать. А так я не очень разобралась)⁹:

— ...Будь такой, как кажешься. Или, если хочешь, я сформулирую это проще: никогда не думай, что ты не являешься иной, чем окружающим может показаться, что то, чем ты была или могла бы быть, было то, чем ты могла бы им показаться чем-то иным (перевод мой — Е.П.).

В этой фразе, кроме нарочитой семантической усложненности, — в частности, двойных отрицаний (не являешься иной, чем ⇒ являешься такой, как), — имеются прямые нарушения определенного синтаксического правила, причем, поскольку правило достаточно тонкое, нарушения не очевидны. Нарушение состоит в том, что глагол с двумя альтернативными моделями управления употреблен как реализующий обе исключающие друг друга возможности одновременно. Так, можно сказать иной, чем окружающим может показаться и окружающим может показаться, что', но нельзя сказать *иной, чем окружающим может показаться, что (дальше этот же прием использован еще раз: то, чем ты могла им показаться и ты могла им показаться чем-то иным ⇒ *то, чем ты могла им показаться чем-то иным).

В сущности, это конструкции, которые устроены по принципу «бумажника» (т. е. механически склеены по своей общей части) — совершенно так же, как известные кэрролловские склейки слов, типа mimsy из miserable "несчастный" и flimsy "хрупкий" или siithy из slim "стройный" и lithe "гибкий" в стихах о Бармаглоте («Шалтай-Болтай»).

Другой интересный образец сконструированной Кэрроллом синтаксической неправильности — из романа «Сильвия и Бруно» (цитируется по [2, с. 207]):

— Вам предстоит теперь закончить обед — сказал Профессор со смущенной улыбкой — и перетерпеть жару. Надеюсь, что вас устроит обед, как он есть, и не изведет жара, как она не есть.

Фраза звучала хорошо, но я как-то не мог до конца ее понять.

Как обнаруживает Кэрролл (обращаясь с синтаксической конструкцией по законам нонсенса, диктующим инверсию и отрицание реально существующих объектов и соотношений), в оборот как он есть нельзя вставить отрицание.

Примером нарушения семантической закономерности (в последние годы хорошо изученной, ср. Апресян [31, с. 14, 327]) служит одна из фраз следующего отрывка. Белый Рыцарь рассказывает, как он оказался затолкнутым в свой собственный шлем, который потом другой рыцарь напялил себе на голову:

«...it took hours and hours to get me out. I was as fast as lightning, you know».

«But that's a different kind of fastness», Alice objected («Это мое собственное изобретение»).

Английское слово fast может, в разных контекстах, означать "крепко" и "быстро". В данном случае оно должно, однако, иметь оба эти значения одновременно, причем в своем отношении к Рыцарю одно, а молнии — другое, а это невозможно (сравнительную конструкцию можно представить как результат склейки общего компонента fast в сочетаниях I was fast и Lightning is fast, но чтобы склейка была допустима, компонент должен быть тождественен не только по звучанию, но и семантически; ср. аналогичные нарушения в шутках вроде сменить гнев на милость победителя; забить козла отпущения; краеугольный камень преткновения; отдать концы в воду).

Аналогичное нарушение в предшествующей части разговора. Рыцарь говорит: — Понимаешь, ветер тут крепкий, такой крепкий, как бульон. Интересно, что хотя слово крепкий и в крепкий ветер, и в крепкий бульон выражает идею Magn [32, с. 45], эта общность значений еще не достаточна для того, чтобы обеспечивать склейку при образовании сравнительной конструкции.

Стихотворение, которое читает Белый Кролик в сцене суда над Валетом («Алиса дает показания»), — это пример бессмысленности, возникающей на уровне референции; а именно, бессмысленность порождается невозможностью проследить за денотатами дейктических местоимений, а также за антецедентами анафорических (местоимения выделены разрядкой):

They told me you had been to her,
    And mentioned me to hi m:
They gave me a good character,
    But said I could not swim.
H e sent them word I had not gone
    (We know it to be true):
If s h e should push the matter on,
    What would become of you? <...>

Про это стихотворение Н.М. Демурова пишет: «При всей четкости грамматической конструкции, использовании простейших слов и прозрачном построении фразы стихи эти остаются на удивление “темными” по смыслу» [4, с. 334]. Действительно, источник непонятности стихотворения — не непонятность слов или конструкций, а одна лишь неопределенность референции: текст не интерпретируется, поскольку он никак не может быть привязан к действительности.

Одна из разновидностей семантической неправильности (аномалии) — логическое противоречие. В принципе, логическое противоречие может и не вести к аномалии [31], ср. знаменитые сочетания типа ненавижу и люблю. Теория речевых актов может, по-видимому, дать объяснение тому, что противоречащие друг другу утверждения могут допускать разумное истолкование, если они соединяются союзом и, т. е. входят в состав одного высказывания. В то же время, противоречащие друг другу фразы текста, т. е. разные высказывания одного лица, воспринимаются как нонсенс¹⁰. Прием такого рода — в диалоге Алисы с Королем в главе «Алиса дает показания»:

— Что ты знаешь об этом деле? — спросил Король. — Ничего, — ответила Алиса... — Это очень важно, — произнес Король, поворачиваясь к присяжным. Они кинулись писать, но тут вмешался Белый Кролик. — Ваше Величество хочет, конечно, сказать: неважно, — произнес он почтительно. — Ну да, — поспешно сказал Король. — Я именно это хотел сказать. Неважно. Конечно, неважно! — И забормотал вполголоса, словно примериваясь, что лучше звучит: — Важно — неважно... неважно — важно...

Другой пример противоречия. В главе «Королева Алиса» Черная Королева говорит:

— А иногда зимой мы берем себе сразу десять ночей — чтоб потеплее было! — Разве десять ночей теплее, чем одна? — рискнула спросить Алиса. — В десять раз теплее, конечно! — Но с таким же успехом могло бы быть в десять раз холоднее... — Совершенно верно! — вскричала Черная Королева. — В десять раз теплее и в десять раз холоднее. Алиса вздохнула и не стала спорить¹¹.

2. Бессвязность диалога, которая является следствием патологически плохой памяти участников, иллюстрируется сценой показаний Болванщика в суде над Валетом («Кто украл крендели»):

<...> только вдруг Мартовский Заяц и говорит.... — Ничего я не говорил, — торопливо прервал его Мартовский Заяц <...> — Ну тогда значит Соня сказала, продолжал Болванщик, с тревогой взглянув на Соню. Но Соня ничего не отрицала — она крепко спала. — Тогда я отрезал себе еще хлеба, продолжал Болванщик <...> — Но что же сказала Соня? — спросил кто-то из присяжных. — Не помню, — сказал Болванщик.

Здесь нарушается презумпция о наличии у говорящих общей памяти относительно данного диалога.

Другой, совершенно неожиданный, оборот получает тема общей памяти о диалоге в разговоре Алисы с Шалтаем-Болтаем.

— Да-да! — говорил меж тем <пока Алиса предавалась своим размышлениям> Шалтай-Болтай, — вся королевская конница, вся королевская рать кинется ко мне на помощь <...> Впрочем, мы слишком далеко зашли в нашей беседе. Давай вернемся к предпоследнему замечанию...

— К сожалению, я не очень хорошо его помню, — сказала Алиса вежливо.

Очевидно, память о диалоге, хотя и имеется у нормальных его участников, но, видимо, хранится в какой-то иной форме, чем полагает Шалтай-Болтай.

3. Нарушения коммуникации, вызванные различием моделей мира. Мир нонсенса, при своей кажущейся хаотичности, устроен весьма просто: он получается из реального (или басенносказочного) с помощью небольшого числа элементарных трансформаций¹² — в первую очередь это разного рода инверсии и подстановки, в частности, переход к противоположности или к отрицанию.

Трансформациями инверсии получаются, например, ситуации, когда Королева в сцене суда («Кто украл крендели») настаивает на том, чтобы сначала выносили приговор, а потом устанавливали виновность подсудимых, т. е. инвертируется нормальная последовательность событий; или когда Единорог («Лев и Единорог»), узнав, что Алиса — живой человеческий детеныш, заявляет, что всю жизнь считал детей мифическими существами, так что Алиса и Единорог обмениваются реальностью своего существования. Иногда локальная инверсия перерастает в более развернутую, наподобие развернутой метафоры. Так, обращение нормальной последовательности двух событий перерастает в главе «Вода и вязание» в общую идею обратного течения времени; игра на противопоставлении фиктивного и реального существования приводит к тому, что реальными оказываются ситуации из детских песенок (на чем построена почти вся «Алиса в Зазеркалье»).

Трансформациями подстановки порождается, например, ситуация, когда Болванщик смазывает свои часы сливочным маслом («Безумное чаепитие»); когда Алисе в лодке приходится грести вместо весел вязальными спицами («Вода и вязание»); или когда Алиса хочет пить, а Королева участливо предлагает ей сухое печенье («Сад, где цветы говорили»).

Несоответствие моделей мира у участников диалога, естественно, служит источником неполноценной коммуникации — недоумения, обиды, непонимания. Примеры недоумения. — Надеюсь, ты больше не хочешь пить? — спроста Королева <дав Алисе печенье, от которого ей было неудобно отказаться>. Алиса на это предложение не знала, что ответить. В той же главе Алиса спрашивает у Короля: Кто взялся за свое? (поскольку Гонец сообщил в качестве новости, что Они опять взялись за свое). — Как — кто? Единорог и Лев, конечно, — отвечал Король. Система очевидностей Короля, т. е. его конечно, проясняется для Алисы только после того, как оказывается, что действие происходит в мире детского стишка о Льве и Единороге.

Примером того, как различие в устройстве мира вызывает непонимание, может служить разговор Алисы с Болванщиком («Безумное чаепитие») по поводу его часов, которые «отстали на два дня», и вообще показывают не час, а число. Не поняв объяснений Болванщика (в мире которого час всегда один и тот же), Алиса растерялась. В словах Болванщика как будто не было смысла, хоть каждое слово в отдельности и было понятно.

В модель мира входит и система оценок. Когда в главе «Лев и Единорог» Заяц ласково спрашивает у Болванщика, которого только что выпустили из тюрьмы: Хорошо тебе было в тюрьме, дитя?, Болванщик не отвечает на этот вопрос. Действительно, на него трудно ответить Да или Нет.

4. Разрушение общего поля зрения приводит, прежде всего, к неудачам акта референции — к нарушению механизма дейксиса, см. примеры в § 3.3

2. Нарушение условий успешности иллокутивных актов

Следующий диалог из главы «Безумное чаепитие» иллюстрирует нарушение предварительного условия иллокутивного акта побуждения — и в его сильной форме ("С в состоянии совершить Д"), и даже в слабой ("Г не считает, что С не в состоянии совершить Д"):

— Выпей вина, — бодро предложил Мартовский Заяц. Алиса посмотрела на стол, но не увидела ни бутылок, ни рюмок.

— Я что-то его не вижу, — сказала она.

— Еще бы! Его здесь и нет! — отвечал Мартовский Заяц.

— Зачем же вы мне его предлагаете? — рассердилась Алиса. — Это не очень-то вежливо.

Заяц (Г) предлагет Алисе (С) совершить действие (Д) — выпить вина, — которое она не может совершить из-за отсутствия вина, и Заяц это знает. Тем самым речевой акт побуждения оказывается неполноценным — фальшивым.

То же предварительное условие, правда, в менее очевидной форме, нарушено в следующем диалоге из главы «Королева Алиса»:

«What's the French for Fiddle-de-dee?»

«Fiddle-de-dee's not English», Alice replied gravely.

Чтобы перевести нечто (на иностранный язык), надо знать, что это значит. Алиса упрекает Черную Королеву в том, что для ее высказывания не выполняется это предварительное условие; правда, вместо того, чтобы сказать Это нельзя перевести, потому что это ничего не значит, она говорит только Это ничего не значит на моем родном языке.

Начальная фраза этого диалога, хотя по форме и является вопросом, содержит в себе также и императивный компонент (о том, что императивный компонент "Сделай так, чтобы я знал" или "Скажи" входит в значение всякого вопроса, см. Я. Хинтикка [34]); именно поэтому нарушенным в данной попытке коммуникации является предварительное условие речевого акта побуждения.

Нарушение другого предварительного условия иллокутивного акта побуждения — условия о том, что ни Г-у, ни С-у не должно быть очевидным, что при нормальном ходе событий С совершит действие Д сам по себе, — иллюстрирует следующий диалог:

— Быстрее! Быстрее! — закричала она <Черная Королева> — Не разговаривай! Но Алиса и не думала разговаривать. Ей уже казалось, что она никогда в жизни не сможет больше произнести ни слова, так она задыхалась («Сад, где цветы говорили»).

Повеление Не разговаривай! лишается смысла в ситуации, когда человек не в состоянии произнести ни слова.

Пример нарушения условия искренности вопроса ("Г хочет иметь информацию"):

— Я хотел сказать, — обиженно проговорил Додо, — что нужно устроить Бег по Кругу...

— А что это такое? — спросила Алиса.

Сказать по правде, ее это не очень интересовало, но Додо многозначительно молчал — видно, ждал вопроса («Бег по Кругу и очень длинный рассказ»).

Пример нарушения условия авторитетности акта обязательства (обещания, приглашения) — "Г владеет ситуацией, она находится под его контролем"¹³:

Повернувшись к Белой Королеве, она <Черная Королева> сказала:

— Приглашаю вас сегодня на обед к Алисе! <...>

— Я, правда, про обед ничего не знаю, — заметила Алиса, — но если сегодня я даю обед, то гостей, по-моему, должна приглашать я («Королева Алиса»).

Алиса комментирует речевой акт, выявляя то обстоятельство, что он произошел не по правилам.

В главе «Королева Алиса» обыгрывается, по-видимому, свойство утверждения пополнять общий фонд памяти о диалоге:

<...> Скажи мне лучше, отчего бывает молния?

— Молния — ответила Алиса без промедления, потому что уж в этом она была совершенно уверена, — бывает от грома... нет, нет — поправилась она в тот же момент — я имела в виду наоборот.

— Не поправляйся, — сказала Черная Королева. — Что сказано — то сказано. Пеняй теперь на себя.

Провал коммуникативного акта может быть обусловлен провалом входящего в его состав акта референции. Пример.

— Уверяю тебя, милочка, — шептал Король, — я так испугался, что похолодел до самых кончиков бакенбард.

— Но у тебя нет бакенбард! — возразила Королева («Зазеркальный дом»)¹⁴.

Другой пример — когда Шалтай-Болтай хвастается, что может «объяснить все стихи, которые только были придуманы, и кое-что из тех, которых еще не было». Чтобы объяснение могло иметь место, говорящий и слушающий должны исходить из презумпции существования стихов, иначе высказывание получается «ни о чем».

Провал акта референции имеет место не только в том случае, когда не может быть идентифицирован объект, но и тогда, когда объект идентифицирован однозначно, но имеет неудачную номинацию: слушающий понимает, какой объект говорящий имеет в виду, но отказывается признавать адекватность дескрипции, которую говорящий использовал для называния объекта. Провал коммуникации выражается в том, что реплика слушающего оказывается реакцией на дескрипцию говорящего, а не на его речевой акт.

Пример 1.

— Сними свою шляпу, — сказал Король Болванщику.

— Она не моя, — ответил Болванщик («Кто украл крендели»).

Как следствие этой денотативной неудачи Короля, Болванщик все последующее время остается в шляпе, т. е. состояние, на которое нацелена реплика Короля, не наступает.

Пример 2. Черная Королева спрашивает Алису:

— <...> И куда это ты направляешься? <...>

— Я просто хотела взглянуть на сад, Ваше Величество <...>

— Разве это сад? Видала я такие сады, рядом с которыми этот — просто заброшенный пустырь!

Алиса не осмелилась ей перечить и продолжала:

— А еще я хотела подняться на вершину холма...

— Разве это холм? — перебила ее Королева. — Видала я такие холмы, рядом с которыми этот — просто равнина!

— Ну нет! — сказала вдруг Алиса и сама удивилась, как это она решилась возражать королеве. — Холм никак не может быть равниной. Это уж совсем чепуха.

— Разве это чепуха? — сказала Королева и затрясла головой. — Слыхала я такую чепуху, рядом с которой эта разумна, как толковый словарь («Сад, где цветы говорили»).

Пример 3.

Алиса <...> постаралась объяснить, что сбилась с дороги, но теперь <...> собирается продолжить свой путь.

— Твой путь? — переспросила Королева. — Не знаю, что ты хочешь этим сказать! Здесь все пути мои («Сад, где цветы говорили»).

Пример 4. Алиса утешает Труляля, который пришел в бешенство по поводу сломанной погремушки.

— Не стоит так сердиться из-за старой погремушки! — сказала она примирительно.

— И вовсе она не старая! — закричал Труляля, разъяряясь пуще прежнего. — Она совсем новая!... Хорошая моя... новая моя... ПОГРЕМУШЕЧКА («Траляля и Труляля»).

Иногда говорящий сам не уверен в адекватности дескрипции объекта, поскольку не знает, правильно ли он его идентифицировал; так, Алиса, рассуждая сама с собой, говорит: It's a great huge game of chess that's being played — all over the world — if this is the world at all, you know. Другой пример.

— Какой у вас красивый пояс! — заметила вдруг Алиса... — Нет, не пояс, а галстук! — тут же поправилась она. Ведь это, конечно, галстук... Или нет... Я, кажется, опять ошиблась. Это пояс...

— Как мне надоели... все, кто не может отличить пояса от галстука («Шалтай-Болтай»).

Сложности с называнием во внутренней речи такие же, как в диалоге:

Это место для присяжных, — подумала Алиса. — А эти двенадцать существ (вы понимаете, ей пришлось употребить это слово, потому что там были и зверюшки, и птицы), видно, и есть присяжные.

Бесспорный денотативный казус представляет собой название для дома, где живут Труляля и Траляля (это название обыгрывается не в диалоге, а в мысленном разговоре Алисы с самой собой): Алиса после долго длящегося недоумения догадывается, что дескрипция дом Траляля обозначает тот же объект, что и дескрипция дом Труляля («Наконец-то я поняла! Они просто живут в одном и том же доме!), хотя нормально две разных дескрипции на дорожном указателе заставляют предположить, что это два разных объекта.

Примеры нарушения ограничений, наложенных на последовательность речевых актов, естественно подразумевающих один другой. Самый очевидный случай нарушения — когда собеседник неадекватно реагирует на вопрос:

Пример 1.

<...> Королева сурово спросила:

— Это еще кто? — Она обращалась к Валету, но тот только улыбнулся и поклонился в ответ.

— Глупец! — бросила Королева, раздраженно мотнув головой («Королевский крокет»).

Пример 2.

— Как поживаешь, дитя? — спросил он <3ай Атс>. Болванс Чик оглянулся, кивнул и снова принялся жевать.

— Хорошо тебе было в тюрьме, дитя? — спросил Зай Атс. Болване Чик снова оглянулся: из глаз его упали две слезы — и опять он не сказал ни слова. («Лев и Единорог»).

Следующий пример — тоже на тему о нарушении принятой последовательности речевых актов. С Алисой разговаривает Королева:

— Пешка, как ты знаешь, первым ходом прыгает через клетку. Так что на третью клетку ты проскочишь на всех парах — на паровозе, должно быть, — и тут же окажешься на четвертой. Там ты повстречаешь Траляля и Труляля <...> Пятая клетка залита водой, а в шестой расположился Шалтай-Болтай... Но ты молчишь?

— Разве... я должна... что-то сказать? — запинаясь спросила Алиса.

— Тебе бы следовало поблагодарить меня за любезные пояснения, — отвечала Королева с укоризной. — Что же, предположим, что ты так и сделала. («Сад, где цветы говорили»).

На самом деле никакой коммуникативной необходимости в реплике Алисы нет. Это насмешка над формальными правилами чередования реплик в диалоге. Другой пример. В главе «Королева Алиса» Алисе за обедом неожиданно представляют Пудинга, который вступает с ней в беседу:

— Какая наглость! — сказал Пудинг. — Интересно, что бы ты сказала, если бы я отрезал от тебя кусок? <...>

Алиса в ответ не могла сказать ни слова <...>

— Скажи ему что-нибудь! — воскликнула Черная Королева. — Ведь это смешно: Пудинг говорит, а ты молчишь.

Ироническим комментарием по поводу последовательности речевых актов является также сцена в поезде («Зазеркальные насекомые»), когда странные животные, которые едут в вагоне, делают Алисе замечания, причем Алиса внезапно обнаруживает, что они вступают в разговор строго в том порядке, в котором сидят на лавке.

Имеется множество бессвязных диалогов, которые допускают двоякое истолкование — либо как нарушение последовательности речевых актов (за данным не последовал тот, который им предполагался), либо как нарушение постулата релевантности; при первой интерпретации требуемой реплики собеседника не было; при второй — реплика была, но нерелевантная.

Пример 1. Разговор Алисы с Лакеем Лягушонком в главе «Поросенок и перец»:

— Ни к чему стучать, — сказал Лакей...

— Скажи пожалуйста, — спросила Алиса, — как мне попасть в дом?

— Ты бы еще могла стучать, — продолжал Лягушонок, не отвечая на вопрос, — если б между нами была дверь. Например, если б ты была там, ты бы постучала, и я бы тогда тебя впустил.

Все это время он не отрываясь смотрел в небо. Это показалось Алисе чрезвычайно невежливым.

— Возможно, он в этом не виноват, — подумала она. — Просто у него глаза почти что на макушке. Но на вопросы, конечно, он мог бы и отвечать.

— Как мне попасть в дом? — повторила она громко.

— Буду здесь сидеть, — сказал Лягушонок, — хоть до завтра.

Пример 2. Алиса разговаривает с Герцогиней («Повесть черепахи Квази»):

— Кажется, горчица — минерал, — продолжала Алиса задумчиво.

— Конечно минерал, — подтвердила Герцогиня... — Минерал огромной взрывчатой силы. Из нее делают мины при подкопах... А мораль отсюда таков: хорошая мина при плохой игре — самое главное!

— Вспомнила, — сказала вдруг Алиса, пропустившая мимо ушей последние слова Герцогини. — Горчица — это овощ.

Пример 3. Алиса только что встретилась с Траляля и Труляля:

— Ты любишь стихи?

— Д-да, пожалуй, — ответила с запинкой Алиса. — Смотря какие стихи... Не скажите ли вы, как мне выйти из лесу?

— Что ей прочесть? — спросил Траляля, глядя широко открытыми глазами на брата и не обращая никакого внимания на ее вопрос¹⁵.

3. Нарушение постулатов коммуникации

Следующий диалог является иллюстрацией к постулату истинности Г.П. Грайса («Говори правду» или, по крайней мере, «Не говори того, что ты считаешь ложным»):

«I believe I can guess that», she added aloud.

«Do you mean that you think you can find out the answer to it?» said the March Hare.

«Exactly so», said Alice.

«Then you should say what you mean» ("Ты должна говорить то, что ты имеешь в виду" = "то, что ты думаешь").

«I do», Alice hastily replied. «At least — at least I mean what I say». ("По крайней мере, я всегда всерьез имею в виду то, что я говорю") («Безумное чаепитие»).

В данном случае иллюстрируется не нарушение постулата, а наоборот, Алиса сама формулирует в чистом виде этот постулат в качестве принципа, которого она придерживается в общении: Я всегда всерьез имею в виду то, что я говорю.

Нарушение постулата истинности часто проявляется в эпизодах, где диалог идет параллельно действию, — в противоречии слова и дела¹⁶. Пример из главы «Лев и Единорог»:

— ...скажи-ка, что слышно в городе?

— Лучше я шепну вам на ухо, — сказал Гонец <...> Алиса огорчилась — ей тоже хотелось знать, что происходит в городе. Но гонец гаркнул Королю прямо в ухо:

— Они опять взялись за свое!

— Это, по-твоему, шепот? — вскричал бледный Король.

Эксплуатацией постулата истинности Грайс считает фигуру речи, которую можно назвать «преуменьшением» (ср. мейозис, литота) или «ослаблением формулировки» (understatement); об этом излюбленном приеме Кэрролла см. [11, с. 160]. Примеры.

[Герцогиня говорит своей кухарке, указывая на Алису:]

— Для начала оттяпай ей голову!

Алиса с тревогой взглянула на кухарку, но та не обратила на этот намек никакого внимания («Поросенок и перец»);

— Знаешь, одна из самых серьезных потерь в битве — это потеря голов («Траляля и Труляля»);

— У нас — сказала Алиса, с трудом переводя дух, — если бежишь очень быстро и очень долго, как мы сейчас, то обычно попадаешь в другое место («Сад, где цветы говорили»);

— А я как раз думала: зачем вам мышеловка, — сказала Алиса. — Ведь вероятность того, что на лошади заведутся мыши, не очень большая («Это мое собственное изобретение»).

Интересно, что Алиса борется с ослабленными формулировками в своей речи даже в мыслях. Пример уточнения формулировки: Я и не знала, что Чеширские коты всегда улыбаются. По правде говоря, я вообще не знала, что они умеют улыбаться («Поросенок и перец»).

Алиса с самого начала выступает как хороший знаток постулатов коммуникации и условий успешности речевых актов. В частности, она умело пользуется искусством в нужный момент переменить тему разговора¹⁷, т. е. приемом, который Грайс называет эксплуатацией постулата релевантности — игрой на исходной предпосылке связности текста. Так, когда Шалтай-Болтай упорно настаивает на том, что Алисе хорошо было бы остановиться на семи годах и больше не расти, она, наконец, говорит: — Какой у вас красивый пояс! — заметила вдруг Алиса. (Достаточно уже они поговорили о возрасте.)¹⁸ («Шалтай-Болтай»).

Другие примеры.

Эта мысль его <Белого Рыцаря> так огорчала, что Алиса поспешно переменила тему.

— Какой у вас шлем забавный! — весело заметила она («Это мое собственное изобретение»).

И оба повесили головы и вздохнули.

— А долго у вас шли занятия? — спросила Алиса, торопясь перевести разговор <потому что он стал слишком грустным> («Повесть черепахи Квази»).

Не огорчайся, ты в этом не виновата, сказала снисходительно Роза. Просто ты уже вянешь, и лепестки у тебя обтрепались <...>

Алисе это не понравилось и, чтобы переменить разговор, она спросила:

— А сюда она <Королева> когда-нибудь приходит? («Сад, где цветы говорили»).

Несвязность диалога с Чеширским Котом носит совсем иной характер — это абсурдопорождающая несвязность:

— Ты играешь сегодня в крокет у Королевы? <спрашивает Алису Чеширский Кот>

— Мне бы очень хотелось, — сказала Алиса, — но меня еще не пригласили.

— Тогда до вечера, — сказал Кот и исчез («Поросенок и перец»).

Нарушение постулата информативности иллюстрируется следующим отрывком:

— Она <песня> длинная, — ответил Рыцарь, — но очень, очень красивая! Когда я ее пою, все рыдают... или...

— Или что? — спросила Алиса, не понимая, почему Рыцарь вдруг остановился.

— Или... не рыдают («Это мое собственное изобретение»).

Как указывает М. Гарднер [4, с. 201], тавтология вида A ∨ €⌉ A, порождающая неинформативность высказывания Белого Рыцаря, — это прием, часто использующийся в старых английских песенках-нонсенсах типа Жила-была старушка, Вязала кружева, И если не скончалась, Она еще жива¹⁹

Другой пример несоблюдения постулата информативности:

— А почему вы здесь сидите совсем один? — спросила Алиса...

— Потому, что со мной здесь никого нет! — крикнул в ответ Шалтай-Болтай («Шалтай-Болтай»).

Ответ не информативен, поскольку он имеет форму "А потому что А". Это своего рода экспериментирование со значением слова почему²⁰.

Экспериментирование с тавтологиями отразилось в фонде русских пословиц:

— Давно ль не видались?

— Да как расстались (В.И. Даль [35]).

Ответ нарочито тавтологический, и в нарушении максимы информативности состоит его единственная цель (см. об этом Ю.И. Левин [36]).

Иллюстрация на тему постулата ясности — «Избегай ненужного многословия».

Пример 1.

— Читай их <стихи> — сказал Король Кролику. Кролик надел очки.

— С чего начинать, Ваше Величество? — спросил он.

— Начни с начала, — важно ответил Король, — и продолжай, пока не дойдешь до конца. Как дойдешь — кончай («Алиса дает показания»).

Пример 2.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Траляля, — но это не так! <...>

— Если бы это было так <подхватил Труляля>, это бы еще ничего, а если бы ничего, оно бы так и было, но так как это не так, так оно и не эдак! Такова логика вещей («Траляля и Труляля»)²¹

Если семантическое тождество соединяемых высказываний прикрыто синонимическим варьированием, то результат не обязательно создает ощущение аномальной тавтологичности (примеры неаномальных высказываний, имеющих логическую форму A & A, см. в [37, с. 58]). Следующий отрывок содержит выражение с логической структурой A ∨ A:

Алиса решила, что это ключ от одной из дверей, но увы! — то ли замочные скважины были слишком велики, то ли ключик слишком мал, только он не подошел ни к одной, как она ни старалась («Вниз по кроличьей норе»).

Здесь за два различных обстоятельства — скважины велики и ключик мал — выдается то, что в действительности является одним фактом — несоответствие размеров ключа размерам скважины [2]. Положение спасается тем, что между двумя предлагаемыми альтернативами имеется коммуникативное различие: в одном случае в центре внимания находится ключ, в другом — замочная скважина.

Обыгрывание постулата «Избегай неоднозначности» происходит у Кэрролла едва ли не на каждой странице: обе сказки — это сплошная иллюстрация того, какое печальное зрелище представляло бы общение без соблюдения Принципа кооперации. Бесконечные каламбуры построены на том, что собеседник Алисы (обычно не сама Алиса!) отказывается понимать текст в том значении, в котором его имел в виду говорящий, а выискивает в нем другой, паразитический смысл, обращающий диалог в бессмыслицу.

Неоднозначность может приводить к срыву коммуникации двояким путем: 1) слушающий не осознает омонимии, но понимает высказывание не в том смысле, в каком его имел в виде говорящий; 2) слушающий, понимая омонимичность высказывания, не может приписать ему никакого смысла и прерывает разговор метатекстовым переходом «Что ты имеешь в виду?». Можно различить лексическую и синтаксическую неоднозначность; неоднозначность дейксиса и анафоры; неоднозначность иллокутивной силы высказывания (коммуникативного намерения говорящего).

I. Лексическая неоднозначность

Пример 1. Разговор Алисы с Шалтаем-Болтаем о ее возрасте:

— Ведь это от меня не зависит, — сказала она. — Все растут! Не могу же я одна не расти.

— Одна, возможно, и не можешь, — сказал Шалтай, — но вдвоем уже гораздо проще. Позвала бы кого-нибудь на помощь <...>.

Русский перевод здесь довольно удачен, хотя у Кэрролла игра на совпадении еще более далеких друг от друга значений: «I mean», she said, «that one can't help growing older». «One can't, perhaps», said Humpty Dumpty, «but two can. With proper assistance, you might have left off at seven».

Пример 2.

«But I can tell you the names of some of them <insects>». «Of course they answer to their names», the Gnat remarked carelessly.

«I never knew them do it».

«What's the use of their having names», the Gnat said, «if they won't answer to them?» («Зазеркальные насекомые»).

Здесь обыгрывается полисемия английского слова name — имя собственное / название. В русском переводе удачно использована аналогичная неоднозначность слова звать:

— Я могу вам сказать, как их зовут.

— А они, конечно, откликаются, когда их зовут? — небрежно заметил Комар.

— Нет, кажется, не откликаются.

— Тогда зачем же их звать, если они не откликаются?

Больше всего каламбуров связано с буквальным пониманием слушателем слов, употребленных говорящим в переносном — абстрактном, расширительном или фразеологически связанном — значении.

— Это только так говорится, — объяснил Шалтай. — Конечно, я совсем не пою. — Я вижу, — сказала Алиса. — Если ты видишь, пою я или нет, у тебя очень острое зрение, — ответил Шалтай («Шалтай-Болтай»);

«<...> but I know I have to beat time when I learn music». «Oh! That accounts for it», said the Hatter. «He won't stand beating». («Безумное чаепитие»).

Болванщик рассматривает время как одушевленный субъект, которому не нравится, чтобы его били.

В следующем диалоге алисины собеседницы отказываются признать слово если за эллиптический заместитель условного предложения, каковым оно является в высказывании Алисы, а вместо этого понимают его в автонимном значении:

— Если я и вправду королева, — подумала вслух Алиса, — со временем я научусь с ней <с короной> справляться <...>

— Как ты смела сказать «Если я и вправду Королева...?» Какое ты имеешь право так называть себя? <...>

— Я ведь только сказала «если...» — жалобно проговорила бедная Алиса.

Королевы переглянулись, и Черная Королева произнесла, передернув плечами: — Она говорит, что только сказала «если»! — Но ведь она сказала гораздо больше! — простонала, ломая руки, Белая Королева («Королева Алиса»).

II. Синтаксическая неоднозначность

В следующем отрывке обыгрывается возможность понимания a minute как дополнения к stop:

Would you — be good enough», Alice panted out, after running a little further, «to stop a minute — just to get — one's breath again?». «I'm good enough», the King said, «only I'm not strong enough. You see, a minute goes by fearfully quick.

Интересно обыгрывание омонимии смещенного и обычного отрицания в главе «Безумное чаепитие» (о смещенном отрицании см. [37, с. 150]): «I don't think —» «Then you shouldn't talk», said the Hatter.

Начало алисиной фразы, до того, как Болванщик ее прерывает, содержит смущенное отрицание — Алиса говорит Я не думаю... в значение "Я думаю, что не...". Между тем, Болванщик понимает ее отрицание как обычное, и тогда он прав: если человек ничего не думает, ему нечего сказать.

Пример локальной синтаксической омонимии. Мышь в главе «Бег по кругу» в длинном рассказе из учебника истории говорит «...and even Stigand ...found it advisable —» ...«Found what?» said the Duck. Утка понимает found как "нашел", требующее в качестве дополнения именную группу, которая обозначает конкретный объект («Когда я что-нибудь нахожу, это обычно бывает лягушка или червяк», — говорит Утка), и пытается соответственно истолковать it. В то время как на самом деле found здесь входит в сочетание found advisable, и it — предвосхищающее местоимение: found it advisable to go with Edgar Atheling. В мире, не ограниченном интересами Утки, здесь омонимии нет.

Есть много примеров смешанной омонимии — лексической и синтаксической одновременно:

«< ...> You couldn't deny that, even if you tried with both hands».

«I don't deny things with my hands», Alice objected.

Здесь Алиса производит превратное синтаксическое членение —

[tried [<to deny it> with both hands]], вместо

[[tried <to deny it>] with both hands],

и одновременно буквальную трактовку фразеологизма. Другой пример:

«Where is the servant whose business is to answer the door?» she began angrily <...>

The Frog looked at the door <...> for a minute.

«To answer the door?» he said. «What's it been asking of?».

Лягушонок не желает понимать естественного эллипсиса — answer the door = "отвечать на стук в дверь".

III. Неоднозначный дейксис и анафора

Следующий диалог выглядит так, как если бы у участников не было общего поля зрения; это пример неоднозначного дейксиса:

— Где привратник? — гневно кричала она <Алиса>. — Почему никто не подходит к двери?

— К какой двери? — спросил Лягушонок. <...>

— К этой, конечно! («Королева Алиса»)²².

Неоднозначность анафорического местоимения иллюстрируется примером с местоимением it "это" из главы «Бег по кругу», см. раздел II. Неоднозначные анафорические отсылки также в стихотворении, которое читает Белый Кролик на суде («Алиса дает показания»), см. § 3.1.

IV. Неоднозначность иллокутивной силы высказывания

Коммуникация может быть нарушена из-за неправильно понятой иллокутивной сипы высказывания. Так, Шалтай-Болтай говорит: <...> они подарили его мне на день... на день нерожденья. — Простите! — переспросила Алиса, растерявшись. — Я не обиделся, — отвечал Шалтай-Болтай. — Можешь не извиняться («Шалтай-Болтай»).

Другой аналогичный диалог. Когда Король объясняет Алисе, что у него двое гонцов — один чтобы бежать туда, а другой — чтобы оттуда, Алиса не понимает и переспрашивает: I beg your pardon? На что Король говорит ей, что неприлично просить («Лев и Единорог»).

Когда Шалтай-Болтай отвечает Алисе на ее вопрос Почему вы здесь сидите совсем один?, он делает вид, что понял ее вопрос как загадку, т. е. как «экзаменационный» вопрос (Ты думала, я не знаю, как ответить? Спроси меня еще что-нибудь), тогда как вопрос Алисы был задан с соблюдением условия искренности, т. е. был продиктован желанием узнать, а не проверить знания собеседника.

Замечательный пример превратного истолкования иллокутивной силы высказывания — в главе «Зазеркальный дом»:

— Уверяю тебя, милочка, — шептал Король, я так испугался... <...> Этой ужасной минуты я не забуду никогда в жизни! — Забудешь, — заметила Королева, — если не запишешь в записную книжечку.

Высказывание Короля имеет констатирующий характер, тогда как Королева понимает его фразу — с глаголом в 1-м лице — как обещание и дает ему совет по поводу того, как выполнить это обещание.

Иллокутивный аспект неоднозначности подчеркивается Кэрроллом и в каламбуре из главы «Вода и Вязание», основанном на том, что Алиса не знает технических терминов, связанных с греблей: «Feather!» cried the Sheep. This didn't sound like a remark that needed any answer. Алиса воспринимает feather как существительное, а высказывание Овцы как констатацию, тогда как в действительности это императив ("Не зарывай <весла>"), т. е. побудительное высказывание, требующее реакции.

На неоднозначности, не поддающейся отнесению к какой-либо из существующих рубрик, построен следующий каламбур. Болване Чик, только что выпущенный из тюрьмы, наблюдает бой Единорога со Львом. Зай Атс расспрашивает его про тюрьму, а тот не отвечает.

— Что же ты молчишь? — нетерпеливо вскричал Зай Атс. Но Болване Чик только откусил хлеба и запил его чаем.

— Что же ты молчишь? — воскликнул Король <который только что подошел к месту сражения». — Как они тут дерутся?

4. Нарушение презумпций в значении слов и конструкций

В сказках Кэрролла есть эпизоды, которые как бы специально служат для иллюстрации понятия презумпции и семантико-прагматических эффектов, возникающих при нарушении презумпций (о презумпциях см., например, [30]).

Пример 1.

— Выпей еще чаю, — сказал Мартовский Заяц, наклоняясь к Алисе.

— Еще? — переспросила Алиса с обидой. — Я пока ничего не пила.

Алиса отвечает Зайцу, что не может выполнить обращенное к ней предложение, поскольку не соблюдается содержащееся в его фразе презумпция "Алиса уже пила чай".

Нарушение презумпций — как и условий искренности — часто воспринимается как невежливость: Алиса обиделась по поводу чая так же, как и раньше, когда Болванщик, нарушив предварительное условия акта побуждения, предлагал ей выпить несуществующего вина.

Пример 2. В разговоре Алисы с Белой Королевой («Вода и вязание») выявляется презумпция, связанная с глаголом помнить, — помнят, вообще говоря, только о событиях, уже совершившихся или имеющих место [30], но не о будущих:

— Одно хорошо, — продолжала Королева <речь идет о том, что Королева живет в обратную сторону>. — Помнишь при этом и прошлое и будущее.

— У меня память не такая. — Я не могу вспомнить того, что еще не случилось (I can't remember things before they happen).

Впрочем, как и всякая категориальная презумпция (т. е. презумпция о свойствах актантов предиката), она может и нарушаться. В частности, фраза Я помню то, что еще не случилось не аномальна, т. е. ей можно придать некоторый смысл, ср. статью С.Г. Геллерштейна «Можно ли помнить будущее» в [4], где предлагается соответствующая денотативная модель времени.

Пример 3 касается презумпции, входящей в состав значения слова отрубить («Королевский крокет»). Дело происходит в тот момент, когда в воздухе парит голова Чеширского Кота:

Палач и Король и Королева шумно спорили <...> Палач говорил, что нельзя отрубить голову, если кроме головы больше ничего нет; <...> Король говорил, что раз есть голова, то ее можно отрубить.

Аналогичный спор по поводу презумпции существования актанта — адресата у слова письмо возникает в главе «Алиса дает показания»:

— По-моему это письмо от обвиняемого... кому-то. — Конечно кому-то, — сказал Король. — Вряд ли он писал письмо никому. Такое обычно не делается²³.

Тонкое нарушение семантико-комбинаторных свойств глагола верить — в разговоре Алисы с Белой Королевой («Вода и Вязание»). Королева сообщает Алисе, заранее предупредив ее, что этому трудно поверить, что ей сто один год, пять месяцев и один день:

— Не может быть! — воскликнула Алиса. — Я этому поверить не могу.

— Не можешь? — повторила Королева с жалостью. — Попробуй еще раз: вдохни поглубже и закрой глаза.

Алиса засмеялась.

— Это не поможет! — сказала она. — Нельзя поверить в невозможное.

— Просто у тебя мало опыта, — заметила Королева. — В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака.

Королева трактует глагол верить как обозначающий физическое действие, выполнению которого можно научиться с помощью тренировки: алисино «не могу поверить» она понимает как выражающее физическую неспособность — отсутствие умения, приобретаемого в результате научения (как, например, в сочетании I can not speak French), а не как логическую невозможность.

Следующий отрывок иллюстрирует нарушение презумпции входящих в смысл слова победить (если кто-то победил, то кто-то другой оказался побежденным): Все <...> стали спрашивать: — Кто же победил? <...> Наконец Додо произнес: — Победили все. И каждый получит награды («Бег по кругу»).

Дальше расшатывается презумпция, входящая в состав значения слова награда — "то, что дается человеку в качестве награды, не могло быть его собственностью": Додо дает Алисе в качестве награды ее же собственный наперсток.

Много раз нарушается ограничение, состоящее в том, что наречие со значением приблизительности может сочетаться только с «круглым» указанием количества: около восьмидесяти семи раз («Лев и Единорог»); ср. также Мне ровно сто один год, пять месяцев и один день («Вода и вязание»).

Аномалия, также описываемая с участием понятия презумпции, представлена в разговоре Алисы с Гусеницей («Синяя Гусеница дает совет»): — А какого роста ты хочешь быть? — спросила Гусеница. — Ах, все равно, — быстро сказала Алиса. — Только, знаете, так неприятно все время меняться. — Не знаю, — сказала Гусеница. Алиса молчала. Никогда в жизни ей столько не перечили, и она чувствовала, что теряет терпение.

В замечании Алисы глагол знать, который относится к глаголам пропозициональной установки, имеет употребление, которое Дж. Эрмсон [38] называет вводным; ср. о вводных употреблениях глаголов также Апресян [31]. Глагол в таком употреблении не входит в ассертивную часть предложения, что означает, что соответствующее утверждение входит в общий фонд знаний говорящих и не должно подвергаться отрицанию. Тем самым, отрицание глагола уводит диалог в сторону от прямого пути, что отнимает у Алисы охоту принимать в нем участие.

Аналогичный диалог с той же Гусеницей несколько раньше:

«I can't explain myself, I'm afraid, Sir», said Alice, «because I'm not myself, you see».

«I don't see», said the Caterpillar.

Противопоставление утвердительного и вводного употребления перформативов и глаголов пропозициональной установки обыгрывается в разговоре Алисы с Шалтаем-Болтаем:

— Вот тебе вопрос. Как ты сказала, сколько тебе лет? (How old did you say you were?)

Алиса посчитала в уме и ответила:

— Семь лет и шесть месяцев.

— А вот и ошиблась! — закричал торжествующе Шалтай. — Ты ведь мне ни слова об этом не сказала («Шалтай-Болтай»).

Здесь педант Шалтай-Болтай подловил Алису, задав ей вопрос, который, в силу ложности содержащейся в нем презумпции "Алиса уже говорила Шалтаю, сколько ей лет" не имел ответа, а Алиса не уловила подвоха.

Р. Сазерленд [2] по поводу ловушки, в которую попала Алиса, говорит: «Шалтай-Болтай был бы удовлетворен ее ответом, если бы она ответила "Я еще не говорила, сколько мне лет"». Однако такой ответ означал бы, что разговор пошел в направлении выяснения презумпций, т. е. все равно сошел с прямого пути. Алиса реагирует на вопрос, проглотив его ложную презумпцию, — воз-можно, из соображений вежливости: I thought you meant "How old are you?" объяснила Алиса. If I'd meant that, I'd have said it, говорит Шалтай, в точности повторяя формулу "Говори то, что ты имеешь в виду", которую в первой книге уже высказывал Алисе Мартовский Заяц.

Игра со значением слова кажется, которое приобретает контрфактическую презумпцию, будучи произнесено с контрастным ударением, — в эпизоде, когда Шалтай-Болтай, перевернув вверх ногами листок, на котором Алиса проделала вычитание (столбиком) единицы из 365, говорит: «Кажется, здесь все в порядке». А когда Алиса замечает ему, что он смотрит вверх ногами, он выкручивается, говоря: «Я и сказал Кажется, что здесь все в порядке» (как в русской приговорке Перекрестись и не будет казаться в ответ на чье-либо Кажется...).

Интересную особенность обнаруживает Кэрролл у слова like («Лев и Единорог») — мы рассмотрим русское слово равный, которое служит его адекватным переводным эквивалентом:

— Когда тебе дурно, всегда ешь сено, — сказал Король, усиленно работая челюстями. — В таких случаях нет ничего равного сену.

— А я думала, брызнуть холодной водой или понюхать нашатырю будет лучше, — сказала Алиса.

— Я же не сказал, что нет ничего лучше, — возразил Король. — Я сказал, нет ничего равного (перевод мой — Е.П.).

Оказывается, что в контексте отрицаемого существования у слова равный возникает значение "равный или больший", которое и отрицается; т. е. нет ничего равного а означает "все остальное хуже а", а не "все остальное хуже или лучше а". Словарь русского языка [39], где равный толкуется как "одинаковый — по величине, качеству или силе", не отмечает, что это толкование неудовлетворительно для таких приводимых в нем примеров, как И то сказать: в Полтаве нет Красавицы, Марии равной или Душу его охватило чувство, которому нет равного; По качествам, дарованным природой, едва ли найдется ему равный во всей России.

Несомненный интерес для Кэрролла представляет возможность использования презумпций для создания экивока, т. е. текста, который, при случае, дает возможность своему автору отпереться от обвинения во лжи, хотя наталкивает читателя именно на такое понимание, которое является ложным. Весьма удачный экивок — в книге «Письма Льюиса Кэрролла друзьям — детям» (цитируется по [2, с. 180]). Кэрролл, у которого находится в этот момент путевой дневник Эллы М., пытается убедить Эллу, что он передал отрывки из этого дневника в журнал для публикации: «Ты, наверное, удивишься, почему я держу его <дневник> так долго. Я надеюсь, что ты не будешь особенно сердиться на меня за отправку трех небольших отрывков из твоего дневника в редакцию журнала “Мансли Пэкет” для публикации. Разумеется, я не дал им полных имен действующих лиц. Отрывки я назвал “Дневник Эллы, или Впечатления дочери оксфордского профессора во время ее заграничного путешествия”, и никаких изменений названия они не потребовали. Все деньги, которые я получу в этой связи от мисс Пондж, я обязуюсь вручить тебе». В следующем письме Кэрролл добавляет: «Мисс Пондж, редактор, не отклонила рукопись, но она не может предложить больше, чем по гинее за главу. Согласна ли ты на такие условия?» Наконец, в третьем письме Кэрролл сообщает, что все написанное было правдой, но что при этом «Я надеялся, что ты не будешь сердиться за отправку трех отрывков... по той причине, что я их не отправлял. Далее, я не дал полных имен, поскольку я не давал никаких имен. Редакция не потребовала изменения названия, но она и имеющегося названия не знала. Мисс Пондж не отклонила рукописи — поскольку она ее не видела. И едва ли требуется добавлять, что она не предложила за нее больше чем три гинеи».

Как легко видеть, все утверждения, про которые Кэрролл доказывает Элле, что они могут быть истолкованы как истинные, допускают такое истолкование только при одном условии — если игнорировать презумпции, естественно возникающие у говорящих при понимании текста. Предложение Я надеюсь, что ты не будешь особенно сердиться на меня за отправку... содержит презумпцию "Я отправил...", порождаемую контекстом фактивного глагола сердиться (хотя и несколько ослабленную тем, что обозначаемое действие относится к будущему времени; ср., например, предложение Элла рассердилась на меня за отправку..., где эта презумпция присутствует с большей определенностью) и поддержанную предшествующим контекстом. Для остальных предложений возможность истолкования как осмысленных, при условии, что никакой передачи рукописи в редакцию не было, исключена. Так, фраза Мисс Пондж не отклонила рукопись неуместна в ситуации, когда она не знает о ее существовании; заявление Я не дал им полных имен предполагает "Я дал сокращенные" — иначе его нет смысла делать вообще; Не может предложить больше, чем по гинее означает, что по гинее может.

Не удивительно, что адресат был введен в заблуждение. В этом тексте все фразы, содержащие отрицание (вторая, третья, четвертая), могут служить хорошими примерами того, что так называемое внешнее отрицание (т. е. отрицание, не сохраняющее презумпций, см. Р. Кемпсон [40]) служит привлекательным конструктом для логиков, но не отражает реального речевого поведения.

Как отмечает Р. Сазерленд [2, с. 18], подобного рода использование языка восхищало Кэрролла еще в молодости, что видно по записи в его дневнике, комментирующей то место из «Истории Англии» Маколея, где описывается, как епископ Комптон, один из участников заговора против короля, будучи спрошен королем: «Имеет ли он или его святейшие шесть братьев отношение к заговору?», ответил: «Я убежден, Ваша Светлость, что среди моих братьев нет ни одного, кто бы не был столь же невинен, как и я сам». При нормальном понимании эта фраза (как и синонимичная ей более простая Все мои братья столь же невинны, как и я сам) содержит, конечно, презумпцию "Я невинен". Проблема презумпций в сравнительных конструкциях требует, однако, более подробного анализа. Так, в контексте Какой он сумасшедший? Он такой же сумасшедший, как и я аналогичная конструкция дает презумпции "Я сумасшедший".

Экивок представляет собой широко распространенный прием, т. е. осознанное нарушение говорящим обычных норм понимания текста. Однако это именно прием, т. е. осознанное нарушение. Ср. фразы, тоже эксплуатирующие нарушение презумпций: I do not wish to make my children rich — principally, because I have no children (M. Pemberton. The footsteps of a throne) "Я не собираюсь заботиться о состоянии для своих детей — в первую очередь потому, что у меня нет детей"; Документов о том, как расходовались деньги не сохранилось. Я их просто не заводил («За рубежом»), В этих отрывках вторая часть отчетливо утверждает несуществование объекта, который первой частью предполагается существующим. Это сочетание хотя и не рождает недоумения, которое возникло бы в случае противоречия, но создает отчетливый эффект неожиданности, который и является целью говорящего и которого не было бы, если бы первая часть не порождала презумпции существования.

Пренебрежение презумпциями — это отчетливое нарушение Принципа кооперации. Строя экивок, говорящий, казалось бы, может снять с себя обвинение во лжи, сославшись на то, что он этого не говорил. Однако при нормальном общении говорящий должен предусматривать, что собеседник, в соответствии с Принципом кооперации, понимает не только то, что сказано говорящим, но и то, что имеется в виду в высказывании, т. е. то что составляет его презумпцию.

* * *

Как отмечает Рей Бредбери (цит. по [11, с. 82—84], кэрролловская Алиса почти все время находится во враждебном или по крайней мере недружелюбном окружении. Действительно, и Гусеница, и Траляля с Труляля, и Королевы, и Шалтай-Болтай, и Мартовский Заяц с Болванщиком — все это персонажи, если не злонамеренные, то во всяком случае недоброжелательные. Ясно, что обрыв коммуникации — например, выявление в высказывании собеседника паразитического смысла, — весьма эффективное средство выражения недоброжелательства. В частности, истолкование высказывания собеседника как неоднозначного может быть для говорящего средством выражения своего превосходства. Что касается, например, разговора Алисы с Шалтаем-Болтаем, то вся эта сцена — сплошное самоутверждение Шалтая за счет Алисы [2, с. 149]. Недаром Алиса ставит Шалтая-Болтая первым в ряду «неудовлетворительных» (unsatisfactory) личностей, которых она встретила в Зазеркалье.

То же самое во время безумного чаепития. Ср., хотя бы, как Заяц предлагает Алисе синонимичное выражение для истолкования ее слов, а когда Алиса соглашается, что она именно это имела в виду, поучает ее, что она должна говорить то, что имеет в виду: I believe I can guess that <Сказала Алиса, когда стали загадывать загадки>. Do you mean that you think you can find out the answer to it? said the March Hare. Exactly so, said Alice. Then you should say what you mean, the March Hare went on.

Впрочем, иногда и Алиса не пренебрегает возможностью взять верх над собеседником и превратно истолковать высказывание, обнаружив в нем смысл, который не имелся в виду. Так, в сцене между Алисой и Белым Рыцарем («Это мое собственное изобретение»), когда Рыцарь, по своей неловкости все время падавший с лошади, на прощанье говорит Алисе: But you'll stay and see me off first? "Но ведь ты подождешь, пока я уеду!", Алиса отвечает ему, что, конечно, подождет, а сама думает: It won't take long to see him off "Мне не придется долго ждать, пока он упадет".

Атмосфера недружелюбия представляет собой удобный «психологический фон», позволяющий продемонстрировать, во что превращается человеческое общение без соблюдения Принципа кооперации. Не исключено, в таком случае, что эта атмосфера не была для Кэрролла самоцелью, а возникла просто как следствие его экспериментирования с законами коммуникации.

Сказки Кэрролла служат наглядной иллюстрацией того, что без соблюдения Принципа кооперации язык практически не способен служить средством общения: принцип «Say what you mean» никогда нельзя соблюсти до конца, и вычисление намерений говорящего всегда остается в значительной мере на долю благожелательного слушателя.

Литература

1. Auden W.H. Today's «Wonderland» needs Alice // New York times magazine, July, 1962 (русск. пер.: У.Х. Оден. Сегодняшнему «Миру Чудес» нужна Алиса // Знание — Сила, 1979, № 7).

2. Sutherland R.D. Language and Lewis Carroll. The Hague, 1970.

3. Jakobson R. Metalanguage as a linguistic problem. // Nyelvtudományi közlemények, 78, № 2, 1976.

4. Кэрролл Л.. Приключения Алисы в Стране чудес. Алиса в Зазеркалье. Пер. Н.М. Демуровой. М., 1978.

5. Carroll L. Alice's adventures in Wonderland & Through the looking-glass. N. Y. — London, 1960.

6. Coe R.N. Eugene Ionesco F.J. N. Y., 1970.

7. Esslin M. The theatre of the absurd. N. Y., 1961.

8. Ревзина О.Г., Ревзин И.И. Семиотический эксперимент на сцене // Труды по знаковым системам, выл. 5. Тарту, 1971.

9. Hoffman F.J. Samuel Beckett, the language of self. Carbondale, 1962.

10. Hagberg P.O. The dramatic works of Samuel Beckett and Harold Pinter. Gothenburg, 1972.

11. Демурова Н.М. Льюис Кэрролл. Очерк жизни и творчества. М., 1979.

12. Austin J.L. How to do things with words. Cambridge, 1962.

13. Searle J.R. Speech acts. An essay in the philosophy of language. Cambridge, 1969.

14. Wörner M.H. Performative und sprachliches Handeln: Ein Beitrage zu J.L. Austins Theorie der Sprechakte. Hamburg, 1978 (Forschungsberichte des Instituts für Kommunikationsforschung, Bd. 64).

15. Stalnaker R.S. Assertion // Syntax and semantics. 9. Pragmatics. London, 1978.

16. Rogers A. Remarks on the analysis of assertion and the conversational role of speech acts // Proceedings of the IV-th Annual meeting of the Berkeley linguistic society. Berkeley, 1978.

17. Benveniste E. L'appareil formel de l'énonciation. Languages, N 17, 1970. Русск. пер. в кн.: Э. Бенвенист. Общая лингвистика. М., 1974.

18. Mayenowa M.R. Spójność tekstu a postawa odbiorcy // O spójności tekstu. Wrocław, 1971.

19. Mayenowa M.R. Poetyka teoretyczna. Zagadnienia języka. Wrocław, 1974.

20. Grice H.P. Logic and conversation // Syntax and semantis. 3. Speech acts. N. Y., 1975.

21. Bellert I. O pewnym warunku spójności tekstu // M.R. Mayenowa (ed.) O spójności tekstu. Wrocław, 1971.

22. Mc Cawley J.D. Converastional implicature and the lexicon // Syntax and semantics. 9. Pragmatics. N. Y., 1978.

23. Тарский А. Введение в логику и методологию дедуктивных наук. М., 1948.

24. Sеаrle J.R. Indirect speech acts // Syntax and semantics. 3. Speech acts. N. Y., 1973.

25. Morgan J.L. Two types of convention in indirect speech act // Syntax and semantics, 9.

26. Karttunen L., Peters S. Requiem for presupposition // Proceedings of the 3-rd Annual meeting of the Berkeley linguistic society. Berkeley, Calif., 1977.

27. Karttunen L., Peters S. Conventional implicature // Syntax and semantics. 11. Presupposition. N. Y., 1979.

28. Harnish R.M. Logical form and implicature // An integrated theory of linguistic ability. Hassocks, 1977.

29. Wierzbicka A. Dociekania semantyczne. Wrocław, 1969.

30. Падучева Е.В. Понятие презумпции в лингвистической семантике // Семиотика и информатика, 1977, вып. 8.

31. Апресян Ю.Д. Языковая аномалия и логическое противоречие // Tekst. Język. Poetyka. Wrocław, 1978.

32. Аиресян Ю.Д. Лексическая семантика. М., 1974.

33. Kiefer F. Coordination within sentences and sentence combinability within texts // Style and text. Stockholm, 1975.

34. Хинтикка Я. Вопрос о вопросах // Философия в современном мире. М., 1974.

35. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка, 1. М., 1955.

36. Левин Ю.И. Семиотический эксперимент в фольклоре // Семиотика и информатика, 1980, вып. 16.

37. Падучева Е.В. О семантике синтаксиса. М., 1974.

38. Urmson J.O. Parenthetical verbs // Ch. E. Caton (ed.) Philosophy and ordinary language. Urbana, 1970.

39. Словарь современного русского литературного языка, 12. М.—Л., 1961.

40. Kempson R.M. Presupposition and the delimitation of semantics. Cambridge, 1975.

Примечания

1. Как говорит У. Оден [1], в сказках Кэрролла «один из самых важных и могущественных персонажей — не какое-то лицо, а английский язык».

2. Все цитаты на русском языке приводятся, если нет специальной оговорки, по изданию [4], иногда с небольшими поправками с целью приближения к оригиналу; цитаты на английском языке — по изданию [5]. Мы используем везде, где это возможно, русский перевод, обращаясь к английскому оригиналу только при крайней необходимости. Отсылки к тексту даются на название главы.

3. Мы следуем здесь и далее изложению и развитию идей Дж. Остина, осуществленному в книге Дж. Серля [13]. Подробный анализ представлений Дж. Остина в их исторической перспективе см. в книге М. Вернера [14].

4. Драматургия абсурда показывает необходимость добавления к этим двум аксиомам следующей аксиомы тождества: тождество объекта не меняется во время речевого акта, см. об этом [8; 10].

5. О том, какую роль участники речевого акта — его «я» и «ты» — играют в интерпретации языкового текста, разговорного, и художественного, см. в работах М.Р. Майеновой [18, 19].

6. Эти два постулата совпадают, соответственно, с условием искренности и с предварительным условием иллокутивного акта утверждения по Дж. Серлю [13, с. 66]. Показательно, что коммуникативный подход к высказыванию, выявляющий в нем постулат истинности, т. е. установку на то, что твой собеседник, в нормальном случае, говорит правду, здесь расходится с логикой и ее установкой на то, что всякое высказывание может быть с равным успехом истинным и ложным. Противоречие отчасти снимается тем, что логика рассматривает на самом деле не высказывания, а суждения.

7. Этот постулат в значительной мере совпадает по вытекающим из него импликатурам с презумпцией связности текста, сформулированной И. Беллерт [21].

8. Ср. другой пример конвенции употребления: фраза Спроси меня что-нибудь попроще (и все ее синонимы, например: Задай мне вопрос попроще), которая буквально означает побуждение, используется в современном обиходе как клише для выражения отказа отвечать на вопрос, не являясь при этом фразеологизмом в обычном смысле.

9. Сазерленд [2, с. 211], поддавшись на обман Кэрролла, тоже ошибочно трактует эту фразу как всего лишь громоздкую.

10. Интересно, что для тавтологии наоборот: соединение равносильных высказываний союзом и воспринимается как аномалия, тогда как в тексте — особенно на расстоянии — одно и то же утверждение может быть повторено. Проблема различного поведения тавтологичных и противоречивых высказываний в предложении и в тексте была поставлена Ф. Кифером [33], хотя его выводы несколько иные.

11. Логическое противоречие — весьма частый прием в абсурде. Если придавать ему интерпретацию, его следует, скорее всего, отнести к нарушениям, вызванным отсутствием памяти о диалоге (см. ниже). Ср. в «Лысой певице» Ионеско: Миссис Смит: У нее правильные черты лица, но ее нельзя назвать красивой. Она слишком высокая и толстая. У нее довольно неправильные черты лица, но можно сказать, что она красива. Немножко мелковата и, быть может, слишком худа.

12. Здесь между нонсенсом и абсурдом кардинальное различие: в драме абсурда отличие ее мира от реального, если оно есть, конечно не поддается простой дефиниции.

13. Дж. Серль [13, с. 66] приводит условие авторитетности только для приказания, т. е. для одной из разновидностей акта побуждения. Ясно, однако, что такое условие есть и у акта обязательства.

14. Ср. отрывок из «Лысой певицы» Ионеско: М-р Мартин: Я ехал во втором классе, мадам. В Англии нет второго класса, но я тем не менее ехал во втором классе. Если слушающий не верит в суждение, составляющее презумпцию в высказывании говорящего, происходит провал речевого акта; но если сам говорящий отрицает свою презумпцию, это абсурд.

15. Этот прием — один из самых частых в драме абсурда. Ср., например, диалог из драмы Беккета «В ожидании Годо»: Эстрагон: Почему он <Лакки> не поставит свою поклажу на землю? Поццо: Но я бы удивился если бы это было так. Эстрагон: Тебе задают вопрос. Поццо (восхищенно): Вопрос? Кто? Что? Другой пример. Эстрагон: Можно попробовать называть его другими именами. Владимир: Мне кажется, он умирает. Эстрагон: Это было бы забавно. Владимир: Что было бы забавно? Эстрагон: Попробовать называть его другими именами, одно за другим (S. Beckett. Waiting for Godot. London, Faber and Faber Limited, 1963).

16. Тоже один из частых приемов абсурда. Ср. заключительную сцену в драме Беккета «В ожидании Годо»: Владимир: Ну? Мы пойдем? Эстрагон: Да, давай пойдем. (Не двигаются с места.) У Кэрролла для такого рода аномального поведения обычно находится комментатор, который констатирует возникающую аномалию.

17. Это умение относится к числу известных достоинств Алисы (см. У. де ля Мар. Льюис Кэрролл [4, с. 242]).

18. Ср. по этому поводу примечание М. Гарднера: «Неоднократно указывалось, что это самый тонкий, мрачный и трудноуловимый софизм из всех, которыми изобилуют обе книги (имеются в виду рассуждения Шалтая о возрасте Алисы). Немудрено, что Алиса, не пропустившая намека, тут же меняет разговор», [4, с. 174].

19. Игра на тавтологиях вида A ∨ €⌉A (или, что то же, ⌉⌉A → A широко используется в пьесах абсурда, ср. авторские ремарки в «Лысой певице» Ионеско: Звонок звенит или не звенит; Он обнимает или не обнимет миссис Смит.

20. Сазерленд [2, с. 169] утверждает, что фраза Why do you sit out here all alone? может быть прочтена с двумя различными интонационными рисунками, которые выражают две различные возможности понимания why — 1) в значении каузации и 2) в значении "зачем", и что испорченность Шалтая проявляется только в том, что он подменяет второе понимание, естественное, первым. Трудно себе представить, однако, что тавтология может быть законным ответом на какой бы то ни было вопрос.

21. Такого рода построения (в том числе эксплуатирующие именно структуру условного предложения) характерны и для абсурда. Ср. диалог из пьесы Гарольда Пинтера «Лифт». Бен: Если постучат в дверь, ты не открывай. Гас: Если постучат в дверь, я не открою. Бен: Но стучать никто не будет. Гас: Так что я не открою. (H. Pinter. Plays, v. 1. London, Eyre Methuen, 1978).

22. Тоже частый прием в театре абсурда. Ср. фрагмент из «В ожидании Годо»: Поццо: ...Что вы предпочитаете? Чтобы он танцевал, ши пел, ши декламировал, или думал, ши — Эстрагон: Кто? Поццо: Кто! Вот вы двое, вы вообще умеете думать?

23. Здесь возникает интересная семантическая проблема: хотя письмо — это, конечно, письмо кому-то, тем не менее употребление слова письмо в этой ситуации уместно, а письмо кому-то — нет.